Перевод: Валерий Ледовской (valery@ledovskoy.com)
Редактор: Анна Михайлова (http://protext.su)
Дин Кунц
Апокалипсис
Dean Koontz
Odd Apocalypse
1
Незадолго до заката моего второго полного дня пребывания в качестве гостя в «Роузленде», пересекая обширный газон между основным домом и эвкалиптовой рощей, я остановился и обернулся, предупреждённый инстинктом. Огромный чёрный жеребец, скачущий ко мне, был самым большим из когда-либо виденных мной. Ранее по книге о породах я определил его как фрисена[1]. Блондинка, которая его оседлала, была одета в белую ночную рубашку.
Бесшумная, как и любой дух, женщина подстегнула коня, чтобы он нёсся быстрее. На копытах, которые не издавали ни звука, конь проскакал
У меня есть некоторые способности. В дополнение к тому, что я неплохой повар блюд быстрого приготовления, меня иногда посещают вещие сны. А наяву я время от времени вижу духов задержавшихся умерших, которые по различным причинам не спешат перейти на Другую Сторону.
Эти давно умершие лошадь и наездница сейчас были просто духами в нашем мире, знали, что никто, кроме меня, их не видит. После того, как показалась мне дважды в предыдущий день и один раз этим утром, но на расстоянии, женщина, казалось, решилась завладеть моим вниманием в агрессивной манере.
Животное и хозяйка проскакали вокруг меня по широкой дуге. Я повернулся, следя за ними, и они понеслись галопом в мою сторону ещё раз, но затем остановились. Жеребец встал передо мной на дыбы, бесшумно разрезая воздух копытами, ноздри расширялись, глаза вращались, создание такой невероятной силы, что я отступил назад, даже несмотря на то, что знал – он был таким же нематериальным, как и сон.
По моим ощущениям духи твёрдые и тёплые, настолько же реальны для меня, как и любой из живых. Но я для них нетвёрдый, и они не могут ни взъерошить мои волосы, ни смертельно ударить меня.
Из-за того, что шестое чувство осложняет моё существование, во всём остальном я стараюсь сделать жизнь простой. У меня меньше имущества, чем у монаха. У меня нет времени или хладнокровия для того, чтобы построить карьеру в качестве повара или кого-либо ещё. Я никогда не планирую будущее, но путешествую в нём с улыбкой на лице, с надеждой в сердце и со вставшими дыбом волосами на шее.
Спина фрисена без седла, босоногая красавица, одетая в белый шёлк и белые кружева, и ярко-красные ленты крови на её платье и в длинных светлых волосах, однако я не мог разглядеть рану. Её ночная рубашка была вздёрнута до бёдер, и колени упирались во вздутые бока жеребца. В левой руке она сжимала клок гривы коня, как если бы даже мёртвая, она должна была крепко держаться за свою лошадь, чтобы сохранить связь их душ.
Если бы отвергать дар не считалось проявлением неблагодарности, я бы тут же вернул обратно своё сверхъестественное зрение. Я бы довольствовался тем, что проводил свои дни, взбивая омлеты, вызывающие у вас стон удовольствия, и блины, такие нежные, что малейший бриз мог смести их с вашей тарелки.
Однако мы не заслуживаем ни один дар, и с ним приходит святой долг использовать его, так всецело и мудро, насколько возможно. Если бы я не верил в сверхъестественную природу дара и в священный долг обретающего, я бы уже слетел с катушек, так что получил бы возможность занять любую из множества высоких должностей в правительстве.
Пока жеребец танцевал на задних ногах, женщина выставила правую руку и указала на меня, как будто для того, чтобы сказать о том, что она знает, что я вижу её, и что у неё есть для меня сообщение. Её привлекательное лицо было грозным и решительным, и эти васильково-голубые глаза, которые не светились жизнью, были полны страдания.
Когда она спрыгнула, то не коснулась земли, а вместо этого отплыла от лошади, и казалось, что она скользит ко мне по траве. Кровь с её волос и ночной рубашки прекратила течь, и она стала выглядеть так, как выглядела при жизни, перед тем, как получила смертельные раны, как будто бы беспокоилась о том, что кровь из раны может меня оттолкнуть. Я почувствовал её прикосновение, когда она положила одну руку на моё лицо, как будто бы она, призрак, меньше верила в то, что я существую, чем я в неё.
Солнце за женщиной растворялось далеко в море, и несколько облаков с чёткими очертаниями светились как флотилия старинных военных кораблей с мачтами и сверкающими парусами.
Так как я видел, что её страдания смягчились до неуверенной надежды, то сказал:
– Да, я могу вас видеть. И если вы мне позволите, то я помогу переступить черту.
Она сильно покачала головой и отступила назад, как будто боялась, что прикосновением или заклинанием я могу выпустить её из этого мира. Но я не был на это способен.
Я думал, что понял причину её реакции.
– Вы были убиты, и перед тем, как уйти из этого мира, вы хотите убедиться в том, что правосудие свершилось.
Она кивнула, а затем покачала головой, как будто говоря:
Находясь ближе к умершим, чем хотелось бы, я могу сказать на основе личного опыта, что духи задержавшихся умерших не разговаривают. Я не знаю, почему. Даже если они были жестоко убиты, и не могли увидеть напавших на них, представших перед правосудием, умершие не могли сообщить мне важную информацию ни по телефону, ни лично. И текстовые сообщения тоже не посылали. Возможно это из-за того, что, получив возможность, они рассказали бы что-то о смерти и мире по ту сторону, чего мы, живые, не должны знать.
В любом случае, иметь дело с умершими может быть более удручающим занятием, чем со многими живыми, что удивительно, если считать живыми тех, кто управляет Отделом транспортных средств[2].
Не отбрасывающий теней в последнем прямом луче утопающего солнца, фрисен стоял с поднятой головой, такой же благородный, как любой патриот перед любимым флагом. А его единственным флагом были золотые волосы его хозяйки. Он больше не питался травой в этом месте, – запасал аппетит для Елисейских полей[3].
Приблизившись ко мне снова, блондинка посмотрела на меня так пристально, что я мог почувствовать её отчаяние. Она показала руками колыбель и покачала её туда-сюда.
Я сказал:
– Младенец?
– Ваш младенец?
Она кивнула, но затем покачала головой.
Нахмурив брови, покусывая нижнюю губу, женщина помедлила перед тем, как вытянуть руку, ладонью вниз, возможно, на уровне четырёх с половиной футов над землёй.
Имея хорошую практику в шарадах от духов, я понял, что она, должно быть, показывает сегодняшний рост малыша, которого она когда-то родила, теперь уже не младенца, а, вероятно, девяти- или десятилетнего.
– Уже не ваш малыш. Ваш
– Здесь, в «Роузленде»?
Пылающее небо на западе, эти старинные боевые корабли, созданные из облаков, догорели с огненно-оранжевого до кроваво-красного, когда небеса медленно потемнели до пурпурного.
Когда я спросил, девочка или мальчик её ребёнок, она указала на последнее.
Несмотря на то, что я не знал ни одного ребёнка в этом поместье, я принял во внимание боль, взрезавшую её лицо, и задал самый очевидный вопрос:
– И ваш сын… что? Он здесь в беде?
Далеко на восток от главного дома «Роузленда», вне пределов видимости, по ту сторону холма, заросшего виргинскими дубами, находилась круговая арена для верховой езды, поросшая травой. Её окружал почти завалившийся фермерский забор.
Тем не менее, конюшни выглядели так, как будто их построили на прошлой неделе. Любопытно, что все стойла были безукоризненно чистыми; ни одной соломинки и паутинки, не было пыли, как будто это место тщательно и регулярно убирали. Судя по опрятности и по запаху, свежему и чистому, как в зимний день после снегопада, лошадей здесь не держали десятилетиями; очевидно, женщина в белом умерла давным-давно.
Как же тогда её ребёнку могло быть только девять или десять лет?
Некоторые духи истощаются или, по меньшей мере, утомляются длительными контактами, и они исчезают на часы или дни перед тем, чтобы снова обрести силу проявиться. Эта женщина, казалось, имела большую силу воли, которая, вероятно, поддерживала её появление. Но неожиданно, как только воздух замерцал, и странный кислотно-жёлтый свет разлился по земле, она с жеребцом – который, возможно, был убит в том же событии, которое унесло жизнь её хозяйки – исчезли. Они не исчезали постепенно и не блекли с краёв к центру, как делают подчас некоторые другие перемещённые души, а исчезли в тот миг, когда свет изменился.
Точно в тот момент, когда красные сумерки стали жёлтыми, с запада налетел ветер, хлеща эвкалипты, росшие далеко позади меня, шурша через калифорнийские виргинские дубы на юг и набрасывая волосы на глаза.
Я посмотрел на небо, где солнце скрылось ещё не полностью, как если бы какой-то небесный хронометражист перевёл космические часы на несколько минут назад.
Эту невозможность превосходила другая. Жёлтые от горизонта до горизонта, без единого облачка, небеса были изрезаны лентами, которые были похожи на высоко расположенные реки копоти или сажи. Серые потоки стремительно пересекались чёрными. Двигающиеся с гигантской скоростью. Они расширялись, сужались, извивались, иногда сливались, но расходились снова.
У меня не было возможности узнать, чем были эти реки, но зрелище бренчало по тёмной струне интуиции. Я подозревал, что высоко надо мной мчались стремительные потоки пепла, сажи и огромные обломки, которые когда-то были городами, столицами, стёртыми с лица земли взрывами, беспрецедентными по мощности и числу, затем вытолкнутыми вверх, в атмосферу, были пойманы и удержаны на орбите струйным течением,
Мои видения наяву случаются даже реже, чем вещие сны. Если что-то такое меня беспокоит, я знаю, что это внутреннее событие, происходящее только у меня в голове. Но это зрелище из ветра, зловещего света и приводящих в ужас рисунков в небе не было видением. Это всё было реальным, как удар ногой в пах.
Сжатое как кулак, моё сердце билось и билось, когда на жёлтом своде появилась стая созданий, которых я никогда прежде не видел летающими. Их истинную природу было трудно разглядеть. Они были больше орлов, но выглядели скорее как летучие мыши, многие сотни, появившиеся с северо-запада, спускающиеся по мере приближения. Тогда как моё сердце билось сильнее, казалось, что моему рассудку нужна хорошая встряска для того, чтобы освободиться, не то безумство этой картины может полностью овладеть мной.
Будьте уверены в том, что я
Я
Безоружный и сильно проигрывающий в численности прибывшей стае, неуверенный в том, что у них на уме – моё уничтожение, или же они не замечают моего существования, – я не строил иллюзий о том, что самозащита была возможна. Я развернулся и побежал по длинному склону к эвкалиптовой роще, которая укрывала гостевой домик, где я остановился.
Невозможность моей затруднительной ситуации не способствовала ни малейшему промедлению. Сейчас, за два месяца до своего двадцать второго дня рождения, я мариновался большую часть своей жизни в невозможном, и я знал, что подлинная природа мира была более странной, чем любая причудливая ткань, которую может выткать
И я мчался на восток, меня бросало в пот, настолько же сильно от страха, как и от напряжения, за мной и выше меня появились пронзительные крики стаи, а затем жёсткое хлопанье их крыльев. Осмелившись бросить взгляд назад, я увидел их, летящих через буйный ветер, их глаза такие же жёлтые, как и ужасное небо. Они пробивались в моём направлении, как будто бы какой-то господин, которого они слушались, обещал создать тёмную версию чуда хлеба и рыбы, сделав из меня пригодную пищу для этой толпы.
Когда воздух замерцал, и жёлтый свет заменился на красный, я споткнулся, упал и перевернулся на спину. Поднимая руки по направлению к алчной стае, я обнаружил, что небо стало привычным, и ничего крылатого в нём не было, кроме пары ржанкообразных[4] на расстоянии.
Я вернулся в «Роузленд», где солнце село, где небо было величаво-пурпурным и где когда-то горевшие в воздухе галеоны сгорели до мрачно-красного.
Задыхаясь, я встал на ноги и с минуту наблюдал, как восхитительное море становилось чёрным, и последние угольки облачных кораблей тонули в восходящих звёздах.
Несмотря на то, что я не боялся ночи, благоразумие утверждало, что я не должен был в ней задерживаться. Я продолжил путь к эвкалиптовой роще.
Изменившееся небо и крылатая угроза, так же как и духи женщины и её коня, дали мне пищу для мозгов. Принимая во внимание необычную природу моей жизни, мне не нужно беспокоиться о том, когда это становится пищей для размышлений, я всегда буду испытывать голод.
2
После женщины, коня и жёлтого неба я не думал, что смогу заснуть этой ночью. Лёжа без сна в тусклом свете лампы, я обнаружил, что мои мысли пошли в нездоровом русле.
Нас хоронят, когда мы рождаемся. Наш мир – это место, состоящее из могил занятых и могил потенциальных. Жизнь – это то, что случается, пока мы ждём нашей встречи с гробовщиком.
Хоть это и очевидная истина, вам не больше понравится увидеть это мнение на чашке в «Старбаксе»[5], чем слова «КОФЕ УБИВАЕТ».
Даже перед тем, как попасть в «Роузленд», я пребывал в
Мне неведомы причины для такой жизнерадостности. Понимание этого могло бы стать определяющей частью предназначения моей жизни. Возможно, когда я осознаю, почему нахожу юмор в самой кромешной темноте, гробовщик наберёт мой номер, и придёт время выбрать себе гроб.
На самом деле я не ожидал приобретения гроба. «Небесный офис по жизненным вопросам» – или как бы он не назывался – казалось, решил, что моё путешествие через этот мир будет особенно осложнено абсурдом и жестокостью такого типа, которым человеческий род так гордится. Поэтому я, возможно, буду разорван на кусочки разгневанной толпой антивоенных протестантов и брошен в костёр. Или меня собьёт «ролс-ройс», который будет вести адвокат для бедных. [в другом отрывке мысль продолжалась так: … для бедных, подброшенный открытой ливневой канализацией, и смытый в море, где мои останки будут с удовольствием сожраны рыбой, кишащей в охраняемой государством зоне, где запрещена рыбалка.]
Уверенный в том, что не смогу заснуть, я уснул.
В четыре часа этим февральским утром я находился глубоко в беспокойном сне об Аушвице[6].
Моя способность к жизнерадостности ещё не проявлялась.
Меня разбудил хорошо знакомый вопль, донёсшийся через наполовину открытое окно моей квартиры в гостевом доме «Роузленда». Такой чистый, как свирели в кельтских песнях, крик сплетал нити скорби и нёсся через ночь и леса. Он повторился снова, ближе, а затем в третий раз – на расстоянии.
Эти стенания всегда были непродолжительными, но когда они будили меня слишком близко к заре, я больше не мог заснуть в эту ночь. Крик был похож на провод в крови, проводящий поток через каждую артерию и вену. Я никогда не слышал звука, больше страдающего от одиночества, и он электризовал меня трепетом, который я не мог объяснить.
В данном случае меня разбудил нацистский лагерь смерти. Я не еврей, но в кошмаре был евреем, и смерть меня ужасала дважды. Две смерти подряд создали удивительное ощущение во сне, но не в мире бодрствования, и жуткий ночной зов сразу же выбил дух из яркого сна, который выжал из меня все соки.
Если верить сегодняшнему владельцу «Роузленда» и тем, кто на него работает, источником беспокоящего крика была гагара. Они или были необразованными, или лгали.
Я не собирался оскорблять своего хозяина или его работников. В конце концов, я не разбираюсь во многих вещах, потому что мне требовалось сохранять узкое направление. Число людей, которые решили меня убить, постоянно возрастает, так что мне требуется сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых.
Но даже в пустыне, где я родился и вырос, есть пруды и озёра, рукотворные, и как раз пригодные для гагар. Их крики были меланхоличными, но никогда не были настолько унылыми, как эти; необычайно обнадёживающими, тогда как эти были отчаянными.
«Роузленд», частное владение, находился в миле от побережья Калифорнии. Но гагары – это гагары, где бы они не гнездились; они не изменяют свой голос, чтобы приспособиться к ландшафту. Они птицы, не политики.
Кроме того, гагары – не петухи, стоящие на страже времени. И эти стенания всегда происходят между полночью и рассветом, никогда вечером, никогда при свете дня. Самое раннее они происходили сразу после полуночи, наиболее часто повторялись в оставшиеся часы темноты.
Я сбросил одеяла, сел на край кровати, и сказал: «Сохрани меня, чтобы мог служить»[7], что было утренней молитвой, которую бабушка Шугарс научила произносить меня, когда я был маленьким мальчиком.
Перл Шугарс была профессиональным игроком в покер, она часто садилась играть в частных играх против карточных акул вдвое больше неё размером, парней, которые не проигрывали с улыбкой на лице. Они даже не улыбались, когда выигрывали. Моя бабка сильно пила. Она могла съесть полную лодку свиного жира в различных его формах. Только когда была трезвой, бабушка Шугарс вела машину так быстро, что полиция в нескольких юго-западных штатах знала её как как Педаль-в-пол Перл. При этом она прожила долгую жизнь и умерла во сне.
Я надеялся, что её молитва действовала так же хорошо на меня, как и на неё; но недавно я начал добавлять к этой первой просьбе другую. Этим утром она звучала так: «Пожалуйста, не позволь кому-нибудь убить меня разозлённой ящерицей, засунутой мне в горло».
Это могло бы выглядеть как слишком конкретная и непонятная просьба, обращённая к Богу, но психопатический и чудовищный человек однажды угрожал насильно скормить мне экзотическую ящерицу с острыми зубами, которая была в бешенстве после того, как ей дали дозу метамфетамина[8]. И он бы в этом даже преуспел, если бы мы не оказались на стройплощадке, и если бы я не нашёл способ использовать распылитель изоляционной пены в качестве оружия. Он обещал выследить меня после освобождения из тюрьмы и закончить дело при помощи другой ящерицы.
В другие дни за последнюю неделю я просил Бога защитить меня от смерти, причиной которой являлась бы машина для уничтожения автомобилей, от смерти, вызванной пневматическим молотком, от смерти, вызванной приковыванием к мёртвым людям и бросанием в озеро… Всё это были суровые испытания, которые были со мной в прошлом, но о которых не удастся забыть, и я предполагал, что если когда-нибудь столкнусь с одной из этих угроз снова, то не буду достаточно удачлив, чтобы избежать той же судьбы дважды.
Меня зовут не Удачливый Томас. Я Странный Томас[9].
И это правда. Странный.
Моя привлекательная, но психопатическая мать настаивает, что написанное в свидетельстве о рождении необходимо читать как
Я склонялся к тому, чтобы доверять своему отцу в этом вопросе. Хотя, если он не лжёт, это, наверное, единственная полностью правдивая вещь, которую он сказал мне когда-либо.
Приняв душ перед тем, как идти спать предыдущим вечером, сейчас я оделся без задержки, чтобы быть готовым… ко всему.
День ото дня «Роузленд» всё больше ощущался как западня. Я ощущал скрытые ловушки, которые могли быть приведены в действие неверным шагом, свалив на меня сокрушительный вес.
Несмотря на то, что хотел покинуть это место, я дал обещание остаться, повинуясь Леди Колокольчика. Она присоединилась ко мне на Магическом Пляже, который простирался далеко на севере вдоль побережья, где меня несколько раз чуть не убили различными способами.
Долг не требовал крика; достаточно было шёпота. И если ты обращаешь внимание на зов, – не важно, что происходит – ты не должен жаловаться.
Сторми Ллевеллин, которую я любил и потерял, верила, что этот повёрнутый на соперничестве мир – лагерь для новобранцев, подготовка к великому путешествию, которое происходит между нашей первой и вечной жизнями. Она сказала, что мы поступаем неправильно, только когда глухи к своему долгу.
Мы все раненые странники в мире, который является зоной боевых действий. Всё, что мы любим, будет у нас отнято, всё, и, в конце концов, сама жизнь.
Но до сих пор, куда бы я ни смотрел, я везде нахожу великую красоту на этом поле боя, а также изящество и обещание счастья.
Каменная башня в эвкалиптовой роще, где я теперь жил, была местом дикой красоты, отчасти из-за контраста между её впечатлительной массой и изысканностью серебристо-зелёных листьев, которые ниспадали волнами с ветвей окружающих деревьев.
Квадратная, а не колоннообразная, стороной в тридцать футов, башня была высотой шестьдесят футов, если считать вместе с бронзовым куполом, но без необычного навершия, которое выглядело как сильно увеличенный ствол, крона и наклонённый футляр старых карманных часов.
Они называли башню гостевым домом, но, несомненно, она не всегда использовалась для этих целей. Узкие форточки для доступа свежего воздуха открываются вовнутрь, потому что вертикальные железные прутья мешают им открываться наружу.
Зарешёченные окна намекали на тюрьму или на крепость. В любом случае, предполагалась защита от врага.
Двери были сделаны из древесины, окованной железом, и выглядели так, как будто разрабатывались, чтобы выдержать таран, если не пушечные ядра. По другую сторону находился вестибюль с каменными стенами.
В вестибюле лестница по левую руку вела в расположенную выше комнату. Там остановилась Аннамария, Леди Колокольчика.
Внутренняя дверь вестибюля, прямо напротив наружной, вела в секцию первого этажа, который сегодняшний владелец «Роузленда», Ноа Вульфло, предложил занять мне.
Моё жилище состояло из уютной гостиной, спальни размерами поменьше, обе комнаты отделаны красным деревом, а также богато выложенная плиткой ванная комната, которая датировалась 1920-ми годами. Стиль был искусным: тяжёлые кресла из дерева с плетением, столы на козлах с шиповыми соединениями и украшениями в виде колышков.
Не знаю, были ли лампы из цветного стекла подлинными «Тиффани», но могли быть. Возможно, они были выкуплены в день, когда ещё не являлись музейными экспонатами нереальной ценности, и оставались здесь, в этой далёкой от всего башне, просто потому, что всегда были здесь. Одним из качеств «Роузленда» было небрежное равнодушие к богатству, которое здесь было.
Каждая гостевая квартира содержала небольшую кухню, в которой кладовка и холодильник содержали всё необходимое. Я мог готовить простые блюда или сделать разумный запрос, который исполнялся шеф-поваром поместья, мистером Шилшомом, который высылал тележку из основного дома.
Завтрак больше чем за час до рассвета меня не привлекал. Я бы чувствовал себя как приговорённый, пытающийся натолкать в себя столько еды, сколько возможно, в свой последний день перед введением смертельной инъекции.
Наш хозяин предупредил меня, чтобы я оставался внутри помещения между полуночью и рассветом. Один или больше горных львов недавно мародёрствовали в других поместьях в этой местности, убив пару собак, лошадь и павлинов, содержавшихся в качестве домашних любимцев. Зверь может быть достаточно наглым, чтобы съесть блуждающего гостя «Роузленда», если выпадет такой шанс.
Я был информирован о горных львах достаточно, чтобы знать, что они могли охотиться вечером так же, как и в полночь, а также при свете дня, если необходимо. Я подозревал, что предупреждение Ноа Вульфло было сделано для того, чтобы убедиться в том, что я не решусь исследовать так называемую гагару и другие особенности ночного «Роузленда».
В тот февральский понедельник перед рассветом я покинул гостевую башню и замкнул за собой обшитую железом дверь.
И мне, и Аннамарии были выданы ключи, и нас строго проинструктировали, чтобы мы держали башню запертой в любое время суток. Когда я заметил, что горные львы не смогут толкнуть ручку двери и открыть дверь, независимо от того, заперта она или нет, мистер Вульфло заявил, что мы живём на пороге нового тёмного века, что поместья, обнесённые стенами и защищённые редуты в изобилии не предоставляют больше достаточной защиты, что «бесстыдные воры, насильники, журналисты, кровожадные революционеры и намного хуже» могут пролезть где угодно.
Его глаза не крутились, как вертушки, дым не струился из его ушей, когда он произносил это предупреждение, тем не менее, его строгое выражение лица и зловещий тон казались мне мультяшными. Я всё ещё думал, что он, должно быть, шутит, пока не с ним глазами глазами достаточно надолго, чтобы понять, что он был таким же параноиком, как трёхлапая кошка, окружённая волками.
Независимо от того, правда ли у него была паранойя, я подозревал, что ни воры, ни насильники, ни журналисты, ни революционеры его не беспокоили. Его страх был запасён для неопределённого «намного хуже».
Покинув гостевую башню, я пошёл по выложенной плиткой тропинке, которая шла через благоухающую эвкалиптовую рощу к изножью пологого откоса, который вёл вверх, к главному дому. Огромный ухоженный газон, лежащий передо мной, был гладким, как ковёр под ногами.
На диких полях на внешней границе поместья, по которым я прогуливался в другие дни, ожика[10] снежная, канареечник[11] и трава с метёлками буйно росли среди калифорнийских виргинских дубов, которые, казалось, были посажены непонятными, но гармоничными узорами.
За всю жизнь я не встречал настолько прекрасного места, как «Роузленд», и не было места, в котором ощущалось столько зла.
Некоторые люди скажут, что место – это всего лишь место, в конце концов, оно не может быть добрым или злым. Другие скажут, что зло как реальная сила или сущность – безнадёжно устаревшая идея, что злые поступки мужчин и женщин могут объясняться одной или другой психологической теорией.
Те люди, которых я никогда не слушал. Если бы я их слушал, то уже был бы мёртв.
Независимо от погоды, дневное время суток в «Роузленде» всегда казалось созданным солнцем, отличным от солнца, которое светило в остальном мире. Здесь обычное казалось удивительным, и даже твёрдый хорошо освещённый предмет был похож на мираж.
Прогуливаясь ночью, как сейчас, я не чувствовал уединённости. Я чувствовал, что меня преследуют, наблюдают.
В других случаях я слышал шелест, который нельзя объяснить неподвижным воздухом, невнятное слово или два, не целиком, торопливые шаги. Мой навязчивый преследователь, если такой был, всегда был заслонён кустарником или лунными тенями, или он наблюдал за мной из-за угла.
Подозрение в убийстве побудило меня бродить по «Роузленду» ночью. Женщина на коне была чьей-то жертвой, часто навещавшей «Роузленд» в поисках правосудия для неё и её сына.
«Роузленд» занимал пятьдесят два акра в «Монтесито», состоятельной общине близ Санта-Барбары, которая сама по себе была настолько далеко от того, чтобы быть городскими трущобами, как любой «Риц-Карлтон» был далёк от того, чтобы быть спутанным с «Мотелем Бейтса» в «Психо»[12].
Изначально дом и другие строения были воздвигнуты в 1922-23 годах газетным магнатом, Константином Клойсом, который также был сооснователем одной из легендарных киностудий в индустрии. Он имел особняк на Малибу, но «Роузленд» являлся особо любимым его местом для уединения, детально проработанной пещерой для людей, где он мог заниматься такими мужскими занятиями, как лошади, стрельба по тарелочкам, охота на мелкую дичь, игра в покер ночи напролёт, и, возможно, пьяные выносящие мозг дискуссии.
Клойс также увлекался необычными вещами – даже ненормальными – теориями, варьирующимися от тех, которые принадлежали известному медиуму и экстрасенсу мадам Елене Петровне Блаватской[13] до тех, которые высказывал физик и изобретатель Никола Тесла.
Некоторые верили, что Клойс здесь, в «Роузленде», однажды проводил секретно финансируемые исследования и разработки в таких областях как лучи смерти и телефоны, которые могли бы позволить разговаривать с умершими. Но некоторые люди также верили в то, что «Социальная защита[14] – решение всех проблем.
С края эвкалиптовой рощи я вгляделся в верхнюю часть длинного пологого склона, на главный дом, в котором Константин Клойс умер во сне в 1948 году в возрасте семидесяти лет. На крыше, выложенной изогнутой плиткой, в лунном свете сверкали клочки фосфоресцирующего лишайника.
Также в 1948 году единственный наследник огромного южно-американского состояния месторождений приобрёл полностью оснащённый «Роузленд», когда ему было всего тридцать лет, и продал его, оснащённым, сорок лет спустя. Он был затворником, и, казалось, никто не знал о нём достаточно много.
В настоящий момент лишь в нескольких окнах второго этажа горел свет. Они относились к спальным комнатам Ноа Вульфло, который сколотил значительное состояние как основатель и управляющий хеджевого фонда[15], чем бы он ни являлся. Я вполне уверен в том, что это было чем-то, что делается на Уолл-стрит, и никак не связано с живой изгородью самшитового сада[16].
Теперь же, находясь на пенсии с пятидесяти лет, мистера Вульфло постоянно беспокоил центр сна головного мозга. Он сказал, что не засыпал последние девять лет.
Я не знал, была ли эта исключительная бессонница правдой или ложью, или объяснением немного бредового состояния.
Он купил эту резиденцию у затворника, наследника месторождений. Он реконструировал и расширил дом, который относился архитектуре школы Эддисона Мизнера[17], эклектической смеси испанского, мавританского, греческого, римского течений и эпохи Возрождения. Просторные террасы с парапетами из известняка спускались к газонам и садам.
В это время перед рассветом, когда я шёл по ухоженному газону к основному дому, койоты высоко на холмах больше не завывали, потому что набивали свои брюхи дикими кроликами и разбредались поспать. После часов пения лягушки истощили свои голоса, а сверчки были проглочены лягушками. Мирное и, тем не менее, временное затишье покрыло этот павший мир.
Я собирался расслабиться на шезлонге на южной террасе, пока в кухне не загорится свет. Шеф-повар, мистер Шелшом, всегда начинал свой рабочий день до рассвета.
Я начинал каждое утро с шеф-поваром не только потому, что он делал потрясающую выпечку на завтрак, но потому что подозревал, что с его языка могла сорваться ключ к скрытой правде «Роузленда». Он парировал моё любопытство, притворяясь эквивалентом рассеянного профессора в кулинарном мире, но попытка сохранить это притворство могло, как мне казалось, привести к тому, что он допустит ошибку, рано или поздно.
Являясь гостем, я мог перемещаться по первому этажу дома: кухне, комнате отдыха, библиотеке, комнатам с биллиардом и другим местам. Мистер Вульфло и его персонал, живущий там же, стремились показать себя обычными людьми, которые ничего не скрывают, а «Роузленд» представляли очаровательным раем без секретов.
Но я знал, что это не так, благодаря своему особому дару, моей интуиции и моему превосходному детектору дерьма – и сейчас также потому, что предыдущие сумерки на минуту показали мне пункт назначения, который находится, должно быть, на сотню остановок дальше страны Оз на линии «Торнадо Экспресс»[18].
Когда я говорю, что «Роузленд» был злым местом, я не имею в виду, что все в нём – или даже только один из них – были также злом. Они составляли забавно эксцентричную команду; но эксцентричность часто приравнивается к добродетели или, по меньшей мере, отсутствию крайне злого умысла.
Зло со всеми своими демонами глупо и предсказуемо из-за своего прямолинейного противодействия правде. Преступление как таковое – так как его раскрытие хотят затруднить – чурается сложных мыслей и, при этом, его бесконечно влечёт к упрощению. Один фильм о Ганнибале Лекторе захватывает, но второй – неизбежно поражает. Мы обожаем героя сериала, но негодяй из этого сериала быстро становится нелепым, как только пытается так явно шокировать нас. Добродетель оригинальна, зло – повторяется.
Они хранили секреты о «Роузленде». Тем не менее, существует много причин для хранения секретов, и только часть из них злонамеренные.
Когда я устроился на шезлонге, стоявшем на террасе, чтобы дождаться, когда мистер Шилшом включит на кухне свет, ночь вошла в интригующий поворот. Я бы не сказал,
К югу от этой террасы широкая дуга ступеней поднималась к круглому фонтану, по бокам которого находились шестифутовые урны в стиле итальянского Ренессанса. Ещё одна дуга ступеней с другой стороны от фонтана вела к склону, покрытому травой, ограниченной живой изгородью, по бокам от которой спокойно спускалась вода небольших водопадов, которые были ограничены высокими кипарисами. Всё это приводило к другой террасе, расположенной на сотню ярдов выше, на вершине холма, на котором стоял искусно украшенный мавзолей из известняка, без окон, со стороной сорок футов.
Мавзолей датировался 1922 годом, – время, когда закон ещё не запрещал похороны на территории, относящейся к жилищным фондам. Эту огромную гробницу не населяли разлагающиеся трупы. Урны были заполнены прахом, которых хранился в стенных нишах. Там были погребены Константин Клойс, его жена, Мадра и их единственный ребёнок, который умер молодым. [в другом отрывке: и их единственный ребёнок, Тимоти, который умер, не дожив до девяти лет.]
Неожиданно мавзолей начал светиться, как если бы конструкция состояла полностью из стекла, большая масляная лампа, пульсирующая золотистым светом. Финиковые пальмы, стоявшие на фоне здания, отражали это сияние, их длинные листья давали отблеск, похожий на перистые хвосты фейерверков.
Туча ворон сорвалась с пальм, они были слишком испуганны, чтобы кричать, рассекаемый воздух, выламывал их крылья. Они скрылись в тёмном небе.
Встревоженный, я встал на ноги, как делаю всегда, когда здание начинает без причины светиться.
Я не помнил, как поднимался по первой дуге ступенек или огибал фонтан, или как взбирался по второму пролёту ступенек. Как будто мгновенно заворожённый, я обнаружил себя на длинном травяном склоне, на полпути к мавзолею.
Я посещал раньше эту гробницу. Я знал, что она такая же непроницаемая, как военный бункер.
Сейчас она выглядела как вольер из дутого стекла, в котором жили стаи светящихся фей.
Несмотря на то, что этот сверхъестественный свет не сопровождался шумом, то, что казалось волнами сжатия, проходило через меня, сквозь меня, как если бы у меня был приступ синестезии[19],
Эти сотрясения были чарующей силой, которая околдовала меня, вытащив из шезлонга, подняв по лестнице и выведя на траву. Они, казалось, кружились, проходя сквозь меня, пульсирующий водоворот, вводящий меня во что-то, похожее на транс. Когда я это понял, то уже снова находился в движении, поднимаясь на холм, я сопротивлялся принуждению приблизиться к мавзолею – и оказался способен противодействовать силе, которая перемещала меня вперёд. Я остановился и не сдавался.
Когда волны сжатия пролетали через меня, они наполняли меня желанием чего-то, чему я не мог дать названия, какой-то крупной награды, которая могла бы стать моей, если бы, если бы я только пошёл к мавзолею в то время, когда этот странный свет светил через его полупрозрачные стены. Поскольку я продолжал оказывать сопротивление, сила притяжения уменьшилась, а свечение начало постепенно тускнеть.
Прямо за моей спиной заговорил мужчина, грудным голосом, с акцентом, который я не мог определить:
– Я видел тебя…
Испуганный, я повернулся к нему – но на травяном склоне между мной и бормочущим фонтаном никого не было.
За мной, более тихо, чем до этого, настолько близко, как если бы рот, который формировал слова, находился в дюймах от левого уха, мужчина продолжил:
– … где ты ещё не был.
Снова повернувшись, я увидел, что всё ещё был один.
Пока свечение в мавзолее на вершине холма тускнело, голос утихал до шёпота:
– Я рассчитываю на тебя.
Каждое слово было тише, чем предыдущее. Когда золотистый свет в известняковых стенах гробницы отступил, вернулась тишина.
Кто бы это ни сказал, он не был духом. Я
Порой покойные пытаются общаться посредством пантомим, которые могут обманывать ожидания. Как и любой психически здоровый гражданин, я подавляю сильное желание скорчить рожу, когда со мной что-то случается, в полную силу, но мимика тех, кто уже мёртв, не изменяется от такой опасности.
Сделав полный круг, чувствуя, что я один, я всё же сказал:
– Эй?
Единственным голосом, который ответил, был сверчок, который сбежал от хищных лягушек.
[1] Порода, которая выведена в провинции Фрисландия (Нидерланды).
[2] Входит в администрацию штата, занимается регистрацией транспортных средств, выдачей водительских удостоверений, номерных знаков и т.п.
[3] Елисейские поля (Элизий, Элизиум) – в античной мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна и где избранные герои и праведники проводят дни без печали и забот.
[4] Один из самых крупных отрядов водных и околоводных птиц, распространённых во всём мире и значительно различающихся как морфологически, так и по поведенческим характеристикам.
[5] Starbucks – американская компания по продаже кофе и одноимённая сеть кофеен. Управляющая компания — Starbucks Corporation. Starbucks является самой крупной кофейной компанией в мире, с сетью кофеен более 19 тыс. в 58 странах.
[6] Аушвиц – концентрационный лагерь нацистов во время Второй мировой войны близ Освенцима (Польша).
[7] Вероятно, видоизменённый Псалом 39, Псалом Давида.
[8] Производное амфетамина, белое кристаллическое вещество. Является психостимулятором с чрезвычайно высоким уровнем привыкания, в связи с чем получил широкое распространение в качестве наркотика.
[9] Постоянные читатели книг серии «Странный Томас» знают, что главного героя зовут в оригинале Odd Thomas (Одд Томас), и при этом слово odd с английского языка можно перевести как «странный».
[10] Крупный род цветковых растений семейства Ситниковые.
[11] Род растений семейства Злаки, включающий в себя 15—22 видов.
[12] Психологический триллер Альфреда Хичкока (1960), традиционно причисляемый к вершинам творчества Хичкока и жанра в целом. Вольная экранизация одноименного романа Роберта Блоха.
[13] Елена Петровна Блаватская (англ. Helena Blavatsky, урождённая Ган, нем. von Hahn; 1831, Екатеринослав, Российская империя — 1891, Лондон) — теософ, писательница и путешественница. Философ, оккультист и спиритуалист.
[14] Одна из основных государственных программ социального страхования США, по которой осуществляются выплаты пенсий по старости (работникам и членам их семей, находящимся на иждивении), инвалидности, утрате кормильца, а также оказывается помощь пенсионерам, нуждающимся в медицинском обслуживании (совместно с программой "Медикэр") и др.; фонды социальной защиты формируются из средств работников и их работодателей.
[15] Инвестиционный фонд спекулятивного характера, занимающийся высокорискованными операциями.
[16] Игра слов, основанная на том, что в английском языке слово hedge переводится и как живая изгородь, и участвует в словосочетании «хеджевый фонд» (hedge fund).
[17] Эддисон Кэрнс Мизнер (1872-1933) – американский архитектор смешанных стилей, чьи интерпретации средиземноморского стиля Возрождения и испанского колониального стиля Возрождения оставили неизгладимый след в Южной Флориде, где он занимался архитектурой и разработкой методов застройки. В 1920-х был наиболее известным и обсуждаемым американским архитектором.
[18] Отсылка к детской книге «Удивительный Волшебник из Страны Оз» американского писателя Лаймена Фрэнка Баума, которая вышла в свет в 1900 году. В странах бывшего СССР широко известен пересказ Александра Волкова, «Волшебник Изумрудного города», изданный им под своим именем.
[19] Соощущения, например, ощущение цвета при прослушивании музыки.